Неточные совпадения
Показав Левину засученною
рукой на дверь в горницу, она спрятала опять,
согнувшись, свое красивое лицо и продолжала мыть.
— Ну, что ты! Пустяки, — звонко вскричал он,
сгибаясь, целуя ее
руку.
Согнувшись так, что борода его легла на стол, разводя по столу
руками, Дьякон безумно забормотал...
Когда он взбежал до половины лестницы, Борис показался в начале ее, с туфлями в
руке; остановясь, он так
согнулся, точно хотел прыгнуть на Клима, но затем начал шагать со ступени на ступень медленно, и Клим услышал его всхрапывающий шепот...
Таисья тоже встала, но пошатнулась, снова опустилась на стул, а с него мягко свалилась на пол. Два-три голоса негромко ахнули, многие «взыскующие града» привстали со стульев, Захарий
согнулся прямым углом, легко, как подушку, взял Таисью на
руки, понес к двери; его встретил возглас...
Кочегар остановился, но расстояние между ним и рабочими увеличивалось, он стоял в позе кулачного бойца, ожидающего противника, левую
руку прижимая ко груди, правую, с шапкой, вытянув вперед. Но
рука упала, он покачнулся, шагнул вперед и тоже упал грудью на снег, упал не
сгибаясь, как доска, и тут, приподняв голову, ударяя шапкой по снегу, нечеловечески сильно заревел, посунулся вперед, вытянул ноги и зарыл лицо в снег.
Климу стало неловко. От выпитой водки и странных стихов дьякона он вдруг почувствовал прилив грусти: прозрачная и легкая, как синий воздух солнечного дня поздней осени, она, не отягощая, вызывала желание говорить всем приятные слова. Он и говорил, стоя с рюмкой в
руках против дьякона, который,
согнувшись, смотрел под ноги ему.
Только что прошел обильный дождь, холодный ветер, предвестник осени, гнал клочья черных облаков, среди них ныряла ущербленная луна, освещая на секунды мостовую, жирно блестел булыжник, тускло, точно оловянные, поблескивали стекла окон, и все вокруг как будто подмигивало. Самгина обогнали два человека, один из них шел точно в хомуте, на плече его сверкала медная труба — бас, другой,
согнувшись, сунув
руки в карманы, прижимал под мышкой маленький черный ящик, толкнув Самгина, он пробормотал...
— Как глупо, как отчаянно глупо! — почти вслух пробормотал он,
согнувшись, схватив голову
руками и раскачиваясь. — Что же будет?
Самгин охотно пошел; он впервые услыхал, что унылую «Дубинушку» можно петь в таком бойком, задорном темпе. Пела ее артель, выгружавшая из трюма баржи соду «Любимова и Сольвэ». На палубе в два ряда стояло десять человек, они быстро перебирали в
руках две веревки, спущенные в трюм, а из трюма легко, точно пустые, выкатывались бочки; что они были тяжелы, об этом говорило напряжение, с которым двое грузчиков, подхватив бочку и
согнувшись, катили ее по палубе к сходням на берег.
Вытянув
руку, она щелкнула пальцами, — лицо ее оставалось все таким же окостеневшим. Макаров,
согнувшись, снова закуривал, а Самгин, усмехаясь, спросил...
Высокий, лысый старик
согнулся над столом, схватил кружку пальцами обеих
рук и, покачивая остробородой головой направо, налево, невнятно, сердито рычал, точно пес, у которого хотят отнять кость.
— Воинов, — глубоким басом, неохотно назвал себя лысый; пожимая его холодную жесткую
руку, Самгин видел над своим лицом круглые, воловьи глаза, странные глаза, прикрытые синеватым туманом, тусклый взгляд их был сосредоточен на конце хрящеватого, длинного носа. Он
согнулся пополам, сел и так осторожно вытянул длинные ноги, точно боялся, что они оторвутся. На узких его плечах френч, на ногах — галифе, толстые спортивные чулки и уродливые ботинки с толстой подошвой.
Мария Романовна тоже как-то вдруг поседела, отощала и
согнулась; голос у нее осел, звучал глухо, разбито и уже не так властно, как раньше. Всегда одетая в черное, ее фигура вызывала уныние; в солнечные дни, когда она шла по двору или гуляла в саду с книгой в
руках, тень ее казалась тяжелей и гуще, чем тени всех других людей, тень влеклась за нею, как продолжение ее юбки, и обесцвечивала цветы, травы.
Самгин слушал изумленно, следя за игрой лица Елены. Подкрашенное лицо ее густо покраснело, до того густо, что обнаружился слой пудры, шея тоже налилась кровью, и кровь, видимо, душила Елену, она нервно и странно дергала головой, пальцы
рук ее, блестя камнями колец, растягивали щипчики для сахара. Самгин никогда не видел ее до такой степени озлобленной, взволнованной и, сидя рядом с нею,
согнулся, прятал голову свою в плечи, спрашивал себя...
Его длинные ноги не
сгибаются, длинные
руки с кривыми пальцами шевелятся нехотя, неприятно, он одет всегда в длинный, коричневый сюртук, обут в бархатные сапоги на меху и на мягких подошвах.
Она вырвалась; Клим, покачнувшись, сел к роялю,
согнулся над клавиатурой, в нем ходили волны сотрясающей дрожи, он ждал, что упадет в обморок. Лидия была где-то далеко сзади его, он слышал ее возмущенный голос, стук
руки по столу.
Все молчали, глядя на реку: по черной дороге бесшумно двигалась лодка, на носу ее горел и кудряво дымился светец, черный человек осторожно шевелил веслами, а другой, с длинным шестом в
руках, стоял
согнувшись у борта и целился шестом в отражение огня на воде; отражение чудесно меняло формы, становясь похожим то на золотую рыбу с множеством плавников, то на глубокую, до дна реки, красную яму, куда человек с шестом хочет прыгнуть, но не решается.
Чтоб избежать встречи с Поярковым, который снова
согнулся и смотрел в пол, Самгин тоже осторожно вышел в переднюю, на крыльцо. Дьякон стоял на той стороне улицы, прижавшись плечом к столбу фонаря, читая какую-то бумажку, подняв ее к огню; ладонью другой
руки он прикрывал глаза. На голове его была необыкновенная фуражка, Самгин вспомнил, что в таких художники изображали чиновников Гоголя.
А рабочие шли все так же густо, нестройно и не спеша; было много сутулых, многие держали
руки в карманах и за спиною. Это вызвало в памяти Самгина снимок с чьей-то картины, напечатанный в «Ниве»: чудовищная фигура Молоха, и к ней, сквозь толпу карфагенян, идет,
согнувшись, вереница людей, нанизанных на цепь, обреченных в жертву страшному богу.
Вечером Клим плутал по переулкам около Сухаревой башни. Щедро светила луна, мороз окреп; быстро мелькали темные люди,
согнувшись, сунув
руки в рукава и в карманы; по сугробам снега прыгали их уродливые тени. Воздух хрустально дрожал от звона бесчисленных колоколов, благовестили ко всенощной.
Черными
руками он закатал рукава по локти и, перекрестясь на церковь, поклонился колоколам не
сгибаясь, а точно падая грудью на землю, закинув длинные
руки свои назад, вытянув их для равновесия.
Он шагнул к Елене,
согнулся и, опираясь о стол
рукою, выдавил на нее строгие слова...
Пока они спорили, человек в сюртуке, не
сгибаясь, приподнял
руку Тоси к лицу своему, молча и длительно поцеловал ее, затем согнул ноги прямым углом, сел рядом с Климом, подал ему маленькую ладонь, сказал вполголоса...
Лишь только завидит кого-нибудь равного себе, сейчас колени у него начинают
сгибаться, он точно извиняется, что у него есть ноги, потом он быстро наклонится, будто переломится пополам,
руки вытянет по коленям и на несколько секунд оцепенеет в этом положении; после вдруг выпрямится и опять
согнется, и так до трех раз и больше.
И. В. Фуругельм, которому не нравилось это провожанье, махнул им
рукой, чтоб шли прочь: они в ту же минуту
согнулись почти до земли и оставались в этом положении, пока он перестал обращать на них внимание, а потом опять шли за нами, прячась в кусты, а где кустов не было, следовали по дороге, и все издали.
Нехлюдов уже хотел пройти в первую дверь, когда из другой двери,
согнувшись, с веником в
руке, которым она подвигала к печке большую кучу сора и пыли, вышла Маслова. Она была в белой кофте, подтыканной юбке и чулках. Голова ее по самые брови была от пыли повязана белым платком. Увидав Нехлюдова, она разогнулась и, вся красная и оживленная, положила веник и, обтерев
руки об юбку, прямо остановилась перед ним.
Поп Савел успел нагрузиться вместе с другими и тоже лез целоваться к Привалову, донимая его цитатами из всех классиков. Телкин был чуть-чуть навеселе. Вообще все подгуляли, за исключением одного Нагибина, который «не принимал ни капли водки». Началась пляска, от которой
гнулись и трещали половицы; бабы с визгом взмахивали
руками; захмелевшие мужики грузно топтались на месте, выбивая каблуками отчаянную дробь.
Я страшно прозяб,
руки мои закоченели, пальцы не
гнулись, зубы выбивали дробь.
Ноги он ставил так, как будто они у него вовсе не
сгибались в коленях,
руки скруглил, так что они казались двумя калачами, голову вздернул кверху и глядел на нас с величайшим презрением через плечо, очевидно, гордясь недавно надетым новым костюмом и, может быть, подражая манерам кого-нибудь из старшей ливрейной дворни.
Походка его тоже была несколько развихлянная и странная, и я догадался, что незнакомый мальчик подражал именно его движениям: ноги его тоже плохо
сгибались, а
руки скруглялись в локтях.
Иногда он, стоя в окне, как в раме, спрятав
руки за спину, смотрел прямо на крышу, но меня как будто не видел, и это очень обижало. Вдруг отскакивал к столу и,
согнувшись вдвое, рылся на нем.
Саша встал, расстегнул штаны, спустил их до колен и, поддерживая
руками,
согнувшись, спотыкаясь, пошел к скамье. Смотреть, как он идет, было нехорошо, у меня тоже дрожали ноги.
Но бабушка уже вынырнула, вся дымясь, мотая головой,
согнувшись, неся на вытянутых
руках ведерную бутыль купоросного масла.
Я пошел в сад и там, в яме, увидал его;
согнувшись, закинув
руки за голову, упираясь локтями в колена, он неудобно сидел на конце обгоревшего бревна; бревно было засыпано землею, а конец его, лоснясь углем, торчал в воздухе над жухлой полынью, крапивой, лопухом.
Потом он вошел в кухню встрепанный, багровый и усталый, за ним — бабушка, отирая полою кофты слезы со щек; он сел на скамью, опершись
руками в нее,
согнувшись, вздрагивая и кусая серые губы, она опустилась на колени пред ним, тихонько, но жарко говоря...
Здесь же, положив ногу на ногу, немного
согнувшись с шитьем в
руках, сидит Тамара, тихая, уютная, хорошенькая девушка, слегка рыжеватая, с тем темным и блестящим оттенком волос, который бывает у лисы зимою на хребте.
Мансуров и мой отец горячились больше всех; отец мой только распоряжался и беспрестанно кричал: «Выравнивай клячи! нижние подборы веди плотнее! смотри, чтоб мотня шла посередке!» Мансуров же не довольствовался одними словами: он влез по колени в воду и, ухватя
руками нижние подборы невода, тащил их, притискивая их к мелкому дну, для чего должен был,
согнувшись в дугу, пятиться назад; он представлял таким образом пресмешную фигуру; жена его, родная сестра Ивана Николаича Булгакова, и жена самого Булгакова, несмотря на свое рыбачье увлеченье, принялись громко хохотать.
Он спотыкался о корни, падал, разбивая себе в кровь
руки, но тотчас же вставал, не замечая даже боли, и опять бежал вперед,
согнувшись почти вдвое, не слыша своего крика.
Отец и дед Тетюева служили управителями в Кукарском заводе и прославились в темные времена крепостного права особенной жестокостью относительно рабочих; под их железной
рукой стонали и
гнулись в бараний рог не одни рабочие, а весь штат заводских служащих, набранных из тех же крепостных.
Она пошла, опираясь на древко, ноги у нее
гнулись. Чтобы не упасть, она цеплялась другой
рукой за стены и заборы. Перед нею пятились люди, рядом с нею и сзади нее шли солдаты, покрикивая...
Дверь отворили. Сначала в комнату всунулась голова в большой мохнатой шапке, потом,
согнувшись, медленно пролезло длинное тело, выпрямилось, не торопясь подняло правую
руку и, шумно вздохнув, густым, грудным голосом сказало...
Ей казалось, что во тьме со всех сторон к дому осторожно крадутся,
согнувшись и оглядываясь по сторонам, люди, странно одетые, недобрые. Вот кто-то уже ходит вокруг дома, шарит
руками по стене.
Усталая, она замолчала, оглянулась. В грудь ей спокойно легла уверенность, что ее слова не пропадут бесполезно. Мужики смотрели на нее, ожидая еще чего-то. Петр сложил
руки на груди, прищурил глаза, и на пестром лице его дрожала улыбка. Степан, облокотясь одной
рукой на стол, весь подался вперед, вытянул шею и как бы все еще слушал. Тень лежала на лице его, и от этого оно казалось более законченным. Его жена, сидя рядом с матерью,
согнулась, положив локти на колена, и смотрела под ноги себе.
Она
согнулась, поставила локти на подоконник и вдруг, точно ее ударили по голове, бессильно опустилась на колени, закрыла лицо
руками и глухо застонала.
Глядит мальчик, дивится, уж и смеется, а у него болят уже пальчики и на ножках, и на
руках стали совсем красные, уж не
сгибаются и больно пошевелить.
Она вынула
руку.
Согнувшись, медленно пошла — два шага — быстро повернулась — и вот опять рядом со мной. Губы шевелятся — глазами, губами — вся — одно и то же, одно и то же мне какое-то слово — и какая невыносимая улыбка, какая боль…
Это было, в сущности, противоестественное зрелище: вообразите себе человеческий палец, отрезанный от целого, от
руки — отдельный человеческий палец, сутуло
согнувшись, припрыгивая бежит по стеклянному тротуару.
Сердце стукнуло так, что прутья
согнулись. Как мальчишка, — глупо, как мальчишка, попался, глупо молчал. И чувствовал: запутался — ни
рукой, ни ногой…
Круглые, крошечные
руки у меня на рукаве, круглые синие глаза: это она, О. И вот как-то вся скользит по стене и оседает наземь. Комочком
согнулась там, внизу, на холодных ступенях, и я — над ней, глажу ее по голове, по лицу —
руки мокрые. Так: будто я очень большой, а она — совсем маленькая — маленькая часть меня же самого. Это совершенно другое, чем I, и мне сейчас представляется: нечто подобное могло быть у древних по отношению к их частным детям.